EJA - Art

Дмитрий рисует, двое его племянников, Серж и Жан-Жак Капланы, наблюдают за его работой.
Бретань, недалеко от Портиви, небольшой рыбацкой гавани. 1937.

Живопись была видом деятельности, в котором человек искусства и чувствительная личность могли сойтись перед незаполненным холстом, встречаясь с предметом, который в конце концов заполнит его. Дмитрий Кирсанов был также талантливым художником. Он писал углем, пастелью, акварельными красками и маслом. Многие его работы выявляют и оживляют «кадры», которые сопровождают его развитие в течение всей жизни.

Сейчас, к сожалению, недоступна работа военного (1941-1942) времени, изображающая «свиной рынок Альби», небольшая, заполненная толпой темная картина; она выделяется среди других его работ – своеобразное высказывание само по себе и редкий мимолетный взгляд на состояние души Кирсанова в то время.

Обычно взгляд Кирсанова художника живо отмечает яркость предметов и живых существ, и его кисть мягко превращает биение света и жизни в штрихи и объемы; он знает, как схватить формы и дать им художественную жизнь своими точными и чуткими мазками. Цвет всегда (за одним исключением, упомянутым выше) богат и разнообразен; всегда экономная текстура картины служит его желанию показать поэзию, присущую реальности.

До и после Второй мировой войны он пишет полные жизни морские пейзажи в Бретани, месте, особенно близком его сердцу и расположению духа.

После войны, в Париже, во внутреннем дворике дома советника, где жила его семья, он пишет тишину и наготу зимы; но он может также запечатлеть покрытые снегом крыши освещенной зимним солнцем товарной железнодорожной станции по ту сторону бульвара. В его натюрмортах обычные предметы приобретают визуальное выражение поэзии: эмалированная ванна, глиняный кувшин на кухонном полотенце и яблоко, от Сезанна...

Что сказать о картине Базарный день, площадь Гамбетта, Кармо, 1946? Ничего не надо говорить... просто смотрите и впитывайте ее реальность; сейчас вы там - бродите, открытые всему, что представлено в очертаниях и в цвете, - всему, что показано, ощущениям, звукам, движениям... будьте на той площади в тот день, ощущайте тот момент среди тех людей.

Глядя на портреты, вы можете ухватить мгновение жизни, остановленное во времени, и почувствовать душевное волнение – он пишет портрет своего племянника, Жана-Жака - рисующий молодой человек – Монпелье, 1952 (он был маленьким мальчиком во время войны; со временем он тоже станет художником). Он рисует своего брата Николая, читающего газету – Кармо, 1946... Он пережил войну; раненный человек. Война позади. Сейчас жизнь...

Жизнь же самого Дмитрия оборвалась слишком рано от сердечного приступа 11 февраля 1957 года.

Эти строки - попытка создания "портрета" ‘l’oncle’ (дяди) его племянницей, которая глубоко любила и боготворила его, представить виртуальную выставку некоторых его работ. Когда ваш глаз вызовет к жизни изображенную на картине реальность, вы увидите перед собой талантливого и чувствительного художника. Очень приятно осознавать, что ваш взгляд также увидит замечательного человека лучистой теплоты и щедрости.

Франсин Каплан-Райан - апрель 2015 - Banyuls-sur-mer - Франция.

Ветер в соснах. Прованс, 1982. Жан-Жак Каплан

Жан-Жак, младший из племянников Дмитрия Кирсанова, родился в 1935. Маленьким ребенком он, казалось, смотрел на мир вокруг него как бы со стороны; его восприятие действительности осталось в основном не затронутым формальным образованием и теорией, он был самоучкой. Хотя он зарабатывал на жизнь, работая хирургом-дантистом во Франции и некоторых других странах, он считал себя прежде всего художником. Сейчас он оставил работу и живет на юге Франции. Жан-Жак любил своего дядю, восхищался им и прислушивался к его советам.

Жан-Жак за работой. Монпелье, 1952. Дмитрий Кирсанов.

Во время одного из своих визитов к брату Николаю и его семье в Монпелье Дмитрий нарисовал Жан-Жака "за работой". Оба, Дмитрий и Жан-Жак, работали на маленькой внутренней террасе в снимаемой Капланами квартире, в которой была и клиника, и жилые помещения. И хоть терраса была очень маленькой, она была залита средиземноморским светом юга Франции. Дядя и племянник "соревновались" друг с другом, нанося на холсты вибрирующие оттенки цвета, чувственные очертания, характерные для темперамента обоих. В этом живом изображении смеси расслабленности и собранности молодого художника Дмитрий показывает свое замечательное чувство баланса штриха, размера и цвета, создавая уникальную атмосферу «поэтического реализма» в неподвижных образах картины, также как ему это поразительно удавалось в движущихся изображениях.

Зима в Париже, 1953

Из кухонного окна своей квартиры на парижском бульваре (Porte de Vincennes), Дмитрий смотрит вниз на засыпанный снегом внутренний дворик и окутывает его нежной, грустной красотой.

Другая сторона бульвара Даву... Porte de Vincennes, Париж

Написана, возможно, в 1949. Если это так, то и вторая зимняя сцена (внутренний дворик, напротив того же бульвара) может быть датирована тем же годом (не 1953). Поэтическая аура, проявляемая только намеком на первой картине, здесь заявляет о себе изысканным розовым оттенком солнечного света, переполняющего прозаическую индустриальную декорацию из складов, сараев и свалок.

Читающая Франсин. 1946.

Племянница Дмитрия Франсин занимается своим любимым делом. Самая младшая из троих детей брата Дмитрия, Николая, была заядлым читателем с самого раннего возраста.

Большой брат и маленькая сестра работают и играют. Монпелье, 1952

Серж играет на гитаре, Франсин делает свои уроки. Самой замечательной особенностью этого семейного портрета является чувство теплой близости, окутывающей всю сцену. Оба персонажа сидят спиной к художнику и к зрителю; это сознательный выбор художника, который выписал две юные фигуры с характерным для него умением. Такими же мазками, точными и чувственными, он очерчивает каждый изображенный предмет: лампу, видимую часть гитары, ножки стола. Похожее сочетание точности и мягкости заметно и в использовании им света и цвета. Обратите внимание на великолепную гитару, нежно подсунутую под руку мальчика. Что касается цвета, использование контрастных теплого розового и коричневого для вещей и холодного синего для людей создает ошеломляющее впечатление единства, или скорее «родства»; есть тут логическая связь со светом от маленькой лампы, «очевидно» освещающей всю сцену? Правда? Посмотрите еще раз: единство, связь, которые так очевидны, воспринимаются и ощущаются всеми (включая персонажей картины...) исходят от вас, от ваших чувств, отвечающих на неотразимое прикосновение художника: любовное прикосновение. Дмитрий Кирсанов был человеком Любви...

Брат Дмитрия, Николай Каплан читает газету. Кармо, 1946.

Что за уравновешенность и покой в позе, и что за буйство красок в этом портрете! Яркая синяя рубашка, малиновый галстук говорят о мире и радости; а яркий букет над склоненным лицом – это веселое подмигивание. В конце рабочего дня – он снова практикующий хирург-дантист – он не должен прятаться, читая газету, в возрожденной послевоенной Франции, его любимой приемной стране. А, может, это Воскресные Новости...

Бретонский ландшафт. Ранние 1930е.

Средневековье... Мистика: это такая небольшая картина, маленькая в размере и в молчащих тонах. И все же она предлагает так много... Вы можете услышать ее музыку – немой звук, линейный, без модуляций, без «акцентов», без отражения. Музыка этой маленькой картины средневековая... если какой-нибудь звук исходил бы от этих скученных домов - их можно просто назвать хибарами - это было бы гудение молитвы, распеваемой в униссон на кухне. Но никто не ожидает здесь резонирования звука жизни. Здесь такая тишина, такой покой; где жизнь? Ни дымка, ни один дымоход все равно его не выпустит... Где здесь время? Где движение? Все как было всегда; место человека в природе... неопределенно, полу-полное страха, полу-доверчивое. А река? Она там для того, чтобы ее переплыл кто-нибудь из деревни; а вот и привкус мистики: ибо в средневековые времена придумывались мистические путешествия, единственная "страховка" от неопределенности путешествия смертного человека. Из такого дома такой непритязательной деревни вышел бы молодой Парсифаль и переплыл бы речку, чтобы начать свои поиски Святого Грааля. Так эта скромная картина «Маленький бретонский ландшафт» может рассматриваться как поэтическое приглашение задуматься о времени и пространстве и, осторожно, и о своей смертности...

Красная коробка – натюрморт. Париж, 1933

Это очаровательная картина: красная коробка просто прыгает на вас, - но что это? Коробка, ящик, шкатулка? Название зависит от того, что находится внутри. Если внутри что-то есть... что заперто под замком? Все это откровенно и таинственно одновременно. То же касается и небольшой миски: знакомая и необычная - в размере, форме и, особенно, в цвете. И из чего она сделана? Стекло, керамика или металл? Ах! Здесь спереди есть, по крайней мере, очень обыкновенный, очень очевидный предмет: пачка сигарет – un paquet de Gauloises bleues - самая распространенная, самая узнаваемая – типичная французская вещь, почти символ обычного француза, курящего француза естественно. И что насчет ткани, на которой они лежат? – неуловимый цвет, скорее цвета, меняющиеся, как у шелка, это шелк? Здесь скрывается Тайна; что делает здесь этот пакет? Для какого сценария подготовлен этот очень тихий набор? Чему он был свидетелем? Свидетелем чего он может стать? Это Тайна, написанная в виде натюрморта: заманчивая, даже поразительная, безмолвная или преднамеренно немая – в ожидании... Тайна и поэзия, и примесь озорства – художник играет и с нами тоже, дразня нас элегантной, даже утонченной тишиной. Помните, ведь Дмитрий Кирсанов и кинорежиссер, он выдумывает истории и оживляет их путем кинематографа, но только черно-белого...

La petite église (Маленькая церковь) - начало 1930-х.

Эта маленькая деревенская церковь была написана в зимний день, плохо освещенный скупым солнцем парижского предместья. Такое простое церковное строение можно увидеть в любом маленьком городке вокруг столицы, куда не доходят яркие городские огни так называемого Ville Lumiere (город света). Здесь нет ни блеска, ни гламура – только простота, скромность – тишина; но здесь есть и надежда, и нежность в грациозном устремлении вверх тонких оголенных ветвей группы деревьев на переднем плане... в ожидании Весны и танца жизни, чтобы начать все с начала. Не того ли ждет и церковный шпиль?

Площадь Гамбетта, Кармо – Базарный день. 1946.

Эта великолепная живая картина была написана Дмитрием в 1946 г. во время визита к брату Николаю с семьей в Кармо, где жизнь для всех них стала возвращаться в нормальное русло. С концом войны для них и многих других «возвращение к нормальному» можно было, скорее, назвать возвращением к жизни, «возрождением»... Для маленького шахтерского городка, где Николай снова надел свой белый халат, чтобы лечить зубы людей, возврат к нормальному означал, что шахтеры снова опускались в шахты, добывая уголь, и население Кармо находило и восстанавливало свой обычный традиционный образ жизни. Главным костяком, скорее настоящим хребтом недели был базарный день. И он проводился на площади Гамбетта прямо под нашими окнами: мы жили на площади Гамбетта, 14. Площадь Гамбетта, как вы видите здесь, была тем местом, где кипела жизнь – все хорошее, живое, волнующее, вкусное было здесь! Обратите внимание на три фигуры, стоящие вместе слева: это два мальчика, Серж и Жан-Жак с одним из своих приятелей.

Натюрморт с яблоками. Монпелье, 1952.

Технически это – МЕРТВАЯ ЖИЗНЬ... натюрморт по-французски... И все же сколько здесь ЖИЗНИ! Это чудо ПОЭЗИИ – способность найти поэзию в том, что видится не поэтическим – была отличительным художественным «знаком» Дмитрия Кирсанова. Что может быть менее поэтичным, чем простое корыто, стоящее за спинкой стула? И все-таки как привлекательна блестящая синяя "внутренняя обивка" корыта, отвечающая синеве другого, совершенно лишенного поэзии предмета, простой маленькой миски – ах! Но и у нее есть симпатичная блестящая "внутренняя обивка" - белая! А как насчет "botijo", испанского глиняного кувшина – чувствуете его вес, его гладкую круглую вместительность? И отметьте: вот ручка, а вот носик! Что касается яблок – их великим крестным отцом был великолепный Сезанн...

Le Lac d’Enghien (озеро Энгиен), около Парижа со знаменитым казино вдалеке.

Написано в начале 1930-х.

Гавань Голуэй (Ирландия), 1983. Серж Каплан.

Серж Каплан (1932-2004) был старшим племянником Дмитрия. С ранних лет он проявлял замечательное понимание обстоятельств, в которых ему приходилось жить, какими бы они ни были. И хотя он родился в Париже и вырос в городе, он решил стать моряком. Он пережил испытания нацистской оккупации Франции, полностью сознавая угрозу смерти. Исполняя свою детскую мечту, он стал капитаном французского торгового флота, предпочтя суровую атмосферу танкеров веселой атмосфере пассажирских пароходов. Он вышел на пенсию в 1986.

Серж продолжал играть на гитаре. Его мать, сама одаренная пианистка, научила его после войны играть на ней. Он продолжал играть на гитаре все свои трудовые годы, она была с ним и на море, и на суше. Он также занялся новым делом: рисованием. Он написал этот красивый морской пейзаж во время одного из многочисленных посещений своей сестры Франсин Каплан-Райан и ее мужа-ирландца, которые жили в городе и порте Голуэй. С тех пор, когда эта картина была написана, порт изменился до неузнаваемости, поэтому эта картина является очень ценным документом из прошлого времени, более созвучным романтическому пейзажу любителей Emerald Island (Изумрудного острова)...

Ветер в соснах. Прованс, 1982. Жан-Жак Каплан Жан-Жак, младший из племянников Дмитрия Кирсанова, родился в 1935. Маленьким ребенком он, казалось, смотрел на мир вокруг него как бы со стороны; его восприятие действительности осталось в основном не затронутым формальным образованием и теорией, он был самоучкой. Хотя он зарабатывал на жизнь, работая хирургом-дантистом во Франции и некоторых других странах, он считал себя прежде всего художником. Сейчас он оставил работу и живет на юге Франции. Жан-Жак любил своего дядю, восхищался им и прислушивался к его советам.	Жан-Жак за работой. Монпелье, 1952. Дмитрий Кирсанов. Во время одного из своих визитов к брату Николаю и его семье в Монпелье Дмитрий нарисовал Жан-Жака "за работой". Оба, Дмитрий и Жан-Жак, работали на маленькой внутренней террасе в снимаемой Капланами квартире, в которой была и клиника, и жилые помещения. И хоть терраса была очень маленькой, она была залита средиземноморским светом юга Франции. Дядя и племянник "соревновались" друг с другом, нанося на холсты вибрирующие оттенки цвета, чувственные очертания, характерные для темперамента обоих. В этом живом изображении смеси расслабленности и собранности молодого художника Дмитрий показывает свое замечательное чувство баланса штриха, размера и цвета, создавая уникальную атмосферу «поэтического реализма» в неподвижных образах картины, также как ему это поразительно удавалось в движущихся изображениях.
Зима в Париже, 1953 Из кухонного окна своей квартиры на парижском бульваре (Porte de Vincennes), Дмитрий смотрит вниз на засыпанный снегом внутренний дворик и окутывает его нежной, грустной красотой.	Другая сторона бульвара Даву... Porte de Vincennes, Париж Написана, возможно, в 1949. Если это так, то и вторая зимняя сцена (внутренний дворик, напротив того же бульвара) может быть датирована тем же годом (не 1953). Поэтическая аура, проявляемая только намеком на первой картине, здесь заявляет о себе изысканным розовым оттенком солнечного света, переполняющего прозаическую индустриальную декорацию из складов, сараев и свалок.
Читающая Франсин. 1946. Племянница Дмитрия Франсин занимается своим любимым делом. Самая младшая из троих детей брата Дмитрия, Николая, была заядлым читателем с самого раннего возраста.	Большой брат и маленькая сестра работают и играют. Монпелье, 1952 Серж играет на гитаре, Франсин делает свои уроки. Самой замечательной особенностью этого семейного портрета является чувство теплой близости, окутывающей всю сцену. Оба персонажа сидят спиной к художнику и к зрителю; это сознательный выбор художника, который выписал две юные фигуры с характерным для него умением. Такими же мазками, точными и чувственными, он очерчивает каждый изображенный предмет: лампу, видимую часть гитары, ножки стола. Похожее сочетание точности и мягкости заметно и в использовании им света и цвета. Обратите внимание на великолепную гитару, нежно подсунутую под руку мальчика. Что касается цвета, использование контрастных теплого розового и коричневого для вещей и холодного синего для людей создает ошеломляющее впечатление единства, или скорее «родства»; есть тут логическая связь со светом от маленькой лампы, «очевидно» освещающей всю сцену? Правда? Посмотрите еще раз: единство, связь, которые так очевидны, воспринимаются и ощущаются всеми (включая персонажей картины...) исходят от вас, от ваших чувств, отвечающих на неотразимое прикосновение художника: любовное прикосновение. Дмитрий Кирсанов был человеком Любви...
Брат Дмитрия, Николай Каплан читает газету. Кармо, 1946. Что за уравновешенность и покой в позе, и что за буйство красок в этом портрете! Яркая синяя рубашка, малиновый галстук говорят о мире и радости; а яркий букет над склоненным лицом – это веселое подмигивание. В конце рабочего дня – он снова практикующий хирург-дантист – он не должен прятаться, читая газету, в возрожденной послевоенной Франции, его любимой приемной стране. А, может, это Воскресные Новости...	Бретонский ландшафт. Ранние 1930е. Средневековье... Мистика: это такая небольшая картина, маленькая в размере и в молчащих тонах. И все же она предлагает так много... Вы можете услышать ее музыку – немой звук, линейный, без модуляций, без «акцентов», без отражения. Музыка этой маленькой картины средневековая... если какой-нибудь звук исходил бы от этих скученных домов - их можно просто назвать хибарами - это было бы гудение молитвы, распеваемой в униссон на кухне. Но никто не ожидает здесь резонирования звука жизни. Здесь такая тишина, такой покой; где жизнь? Ни дымка, ни один дымоход все равно его не выпустит... Где здесь время? Где движение? Все как было всегда; место человека в природе... неопределенно, полу-полное страха, полу-доверчивое. А река? Она там для того, чтобы ее переплыл кто-нибудь из деревни; а вот и привкус мистики: ибо в средневековые времена придумывались мистические путешествия, единственная "страховка" от неопределенности путешествия смертного человека. Из такого дома такой непритязательной деревни вышел бы молодой Парсифаль и переплыл бы речку, чтобы начать свои поиски Святого Грааля. Так эта скромная картина «Маленький бретонский ландшафт» может рассматриваться как поэтическое приглашение задуматься о времени и пространстве и, осторожно, и о своей смертности...
Красная коробка – натюрморт. Париж, 1933 Это очаровательная картина: красная коробка просто прыгает на вас, - но что это? Коробка, ящик, шкатулка? Название зависит от того, что находится внутри. Если внутри что-то есть... что заперто под замком? Все это откровенно и таинственно одновременно. То же касается и небольшой миски: знакомая и необычная - в размере, форме и, особенно, в цвете. И из чего она сделана? Стекло, керамика или металл? Ах! Здесь спереди есть, по крайней мере, очень обыкновенный, очень очевидный предмет: пачка сигарет – un paquet de Gauloises bleues - самая распространенная, самая узнаваемая – типичная французская вещь, почти символ обычного француза, курящего француза естественно. И что насчет ткани, на которой они лежат? – неуловимый цвет, скорее цвета, меняющиеся, как у шелка, это шелк? Здесь скрывается Тайна; что делает здесь этот пакет? Для какого сценария подготовлен этот очень тихий набор? Чему он был свидетелем? Свидетелем чего он может стать? Это Тайна, написанная в виде натюрморта: заманчивая, даже поразительная, безмолвная или преднамеренно немая – в ожидании... Тайна и поэзия, и примесь озорства – художник играет и с нами тоже, дразня нас элегантной, даже утонченной тишиной. Помните, ведь Дмитрий Кирсанов и кинорежиссер, он выдумывает истории и оживляет их путем кинематографа, но только черно-белого...	La petite église (Маленькая церковь) - начало 1930-х. Эта маленькая деревенская церковь была написана в зимний день, плохо освещенный скупым солнцем парижского предместья. Такое простое церковное строение можно увидеть в любом маленьком городке вокруг столицы, куда не доходят яркие городские огни так называемого Ville Lumiere (город света). Здесь нет ни блеска, ни гламура – только простота, скромность – тишина; но здесь есть и надежда, и нежность в грациозном устремлении вверх тонких оголенных ветвей группы деревьев на переднем плане... в ожидании Весны и танца жизни, чтобы начать все с начала. Не того ли ждет и церковный шпиль?
Площадь Гамбетта, Кармо – Базарный день. 1946. Эта великолепная живая картина была написана Дмитрием в 1946 г. во время визита к брату Николаю с семьей в Кармо, где жизнь для всех них стала возвращаться в нормальное русло. С концом войны для них и многих других «возвращение к нормальному» можно было, скорее, назвать возвращением к жизни, «возрождением»... Для маленького шахтерского городка, где Николай снова надел свой белый халат, чтобы лечить зубы людей, возврат к нормальному означал, что шахтеры снова опускались в шахты, добывая уголь, и население Кармо находило и восстанавливало свой обычный традиционный образ жизни. Главным костяком, скорее настоящим хребтом недели был базарный день. И он проводился на площади Гамбетта прямо под нашими окнами: мы жили на площади Гамбетта, 14. Площадь Гамбетта, как вы видите здесь, была тем местом, где кипела жизнь – все хорошее, живое, волнующее, вкусное было здесь! Обратите внимание на три фигуры, стоящие вместе слева: это два мальчика, Серж и Жан-Жак с одним из своих приятелей.	Натюрморт с яблоками. Монпелье, 1952. Технически это – МЕРТВАЯ ЖИЗНЬ... натюрморт по-французски... И все же сколько здесь ЖИЗНИ! Это чудо ПОЭЗИИ – способность найти поэзию в том, что видится не поэтическим – была отличительным художественным «знаком» Дмитрия Кирсанова. Что может быть менее поэтичным, чем простое корыто, стоящее за спинкой стула? И все-таки как привлекательна блестящая синяя "внутренняя обивка" корыта, отвечающая синеве другого, совершенно лишенного поэзии предмета, простой маленькой миски – ах! Но и у нее есть симпатичная блестящая "внутренняя обивка" - белая! А как насчет "botijo", испанского глиняного кувшина – чувствуете его вес, его гладкую круглую вместительность? И отметьте: вот ручка, а вот носик! Что касается яблок – их великим крестным отцом был великолепный Сезанн...
Le Lac d’Enghien (озеро Энгиен), около Парижа со знаменитым казино вдалеке. Написано в начале 1930-х.	Гавань Голуэй (Ирландия), 1983. Серж Каплан. Серж Каплан (1932-2004) был старшим племянником Дмитрия. С ранних лет он проявлял замечательное понимание обстоятельств, в которых ему приходилось жить, какими бы они ни были. И хотя он родился в Париже и вырос в городе, он решил стать моряком. Он пережил испытания нацистской оккупации Франции, полностью сознавая угрозу смерти. Исполняя свою детскую мечту, он стал капитаном французского торгового флота, предпочтя суровую атмосферу танкеров веселой атмосфере пассажирских пароходов. Он вышел на пенсию в 1986. Серж продолжал играть на гитаре. Его мать, сама одаренная пианистка, научила его после войны играть на ней. Он продолжал играть на гитаре все свои трудовые годы, она была с ним и на море, и на суше. Он также занялся новым делом: рисованием. Он написал этот красивый морской пейзаж во время одного из многочисленных посещений своей сестры Франсин Каплан-Райан и ее мужа-ирландца, которые жили в городе и порте Голуэй. С тех пор, когда эта картина была написана, порт изменился до неузнаваемости, поэтому эта картина является очень ценным документом из прошлого времени, более созвучным романтическому пейзажу любителей Emerald Island (Изумрудного острова)...