Mälestused-JutustusedВоспоминания/Рассказы
Memoirs/Stories
Mälestused-Jutustused
…. Папа начал работать на фабрике по пошивке пальто, принадлежащей одному из маминых братьев [1] По работе он ездил в Россию, чтобы продавать пальто там. Мама была тогда домашней хозяйкой. Тем временем родился мой брат Элиаху. Дед и бабушка Каплан переехали жить к нам в Эстонию. [2] Деду предложили работу раввина, но он отказался. Вместе с тем, пока еврейская община не нашла раввина, дед давал уроки религии и следил за кашрутом.
И тут произошло событие, изменившее нашу жизнь. Отец стал хозяином собственного дела. Он купил пекарню. Это произошло случайно. Отец встретил хозяйку пекарни, гойку, очень симпатичную женщину. Она сказала отцу: «Продажа пальто это не работа для Вас. У евреев хорошая голова. Я хочу, чтобы Вы купили мою пекарню, так как я должна поехать ухаживать за детьми моей больной дочери». Отец в начале не был в восторге от предложения. Он сказал ей, что не умеет печь хлеб, но она обещала научить его ремеслу за неделю. Кроме того, отец говорил, что у него нет денег на пекарню и закупку сырья. Женщина не сдавалась и пообещала пойти с ним туда, где она сама закупает все необходимое. Она верила, что в конечном счете он устроится. Так оно и было. Отец купил пекарню. Женщина помогла ему и научила печь хлеб. Он научился выпекать различные сорта хлеба, и несколько лет спустя его пекарня даже получила награду.
С покупкой пекарни наше материальное положение значительно улучшилось. Мы не были «Ротшильдами», но отец хорошо зарабатывал, и родители смогли, наконец, купить собственный дом. До того они кочевали от одного маминого брата к другому.
Отец купил дом у еврея, владельца фабрики по производству войлока. Тому нужны были деньги, и он продал дом по схожей цене. Это был двухэтажный деревянный дом на окраине города возле реки, которая пересекала город. Во время таяния снегов, вода доходила почти до дома, и мы залезали на чердак. В доме было пять комнат на первом, и пять - на втором этаже. Мы жили на первом. На втором жила семья с пятью детьми.
Бабушка, которая до этого жила у дяди, переехала к нам. Большую часть времени она проводила у нас.
Родители работали в пекарне, работали тяжело. За исключением конца недели, когда отец шел в синагогу, он работал всю неделю с утра до вечера. Пекарня открывалась уже в семь утра. Это сегодня используются электрические печи, а тогда надо было разжечь огонь поленьями. Мама тоже работала в пекарне, помогала отцу, но никогда не жаловалась. Она была довольна тем, что наконец-то у них был собственный дом и приличный заработок.
Позже, когда я уже жила в Израиле, в какой-то газете напечатали статью о папиной пекарне, и мама мне ее прислала. Недавно я говорила по телефону с сестрой Леей, и она рассказала, что встречалась с людьми, которые помнят папину пекарню, несмотря на то, что прошло более шестидесяти лет. Они рассказали ей, что по праздникам, или когда приходили гости, они покупали хлеб у еврея. Имелся в виду отец.
Я помню, как мы поехали в Валга, небольшой город, через который проходит граница. Половина города относится к Эстонии, половина к Латвии . Город находится приблизительно в двадцати километрах от Тарту, где мы жили. Я помню, как мы сидели так, что голова была в Латвии, а ноги в Эстонии. [3]
Мы жили хорошо, но не могли выехать за территорию Эстонии. Отец хотел проведать свою единственную сестру. Она жила в деревне и одна воспитывала четырех дочерей. Мать отца умерла молодой, и не было никого, кто бы помог сестре в воспитании детей. Ее муж служил в армии, участвовал в войне и считался без вести пропавшим. Так мы и не знаем ничего о его судьбе. Проблема была в том, что мы не могли выехать за пределы Эстонии, так как не имели Эстонского гражданства. Мы были «намцы», по имени человека, который жил в Стокгольме. Он изобрел визу, которая позволяла временно находиться в стране. [4] У нас было разрешение проживать в определенных частях Эстонии, но если бы мы выехали за границу, то не смогли бы вернуться.
Несмотря на то, что антисемитизм существовал, я его не чувствовала. Позже мне стало известно как эстонцы обращались с евреями во время второй мировой войны. Но тогда они относились к нам хорошо.
Родители не интересовались политикой, ни сионизмом, ни ничем другим. Единственным признаком сионизма была коробочка «Керен каймет», да еще какая-то для цдака [5] , в которую мама опускала монетку по пятницам. Дом не был религиозным. Дед, хоть и был набожным, на нас не давил. Он не препятствовал нашей учебе в светских школах. Он даже разрешал нам включать свет по субботам. Мама не была особенно религиозной. Дом был кошерный, но когда мы дети ели в судный день, мама из этого трагедии не делала.
Я начала учиться в школе, когда мне еще не было шести лет. К тому времени я уже умела читать. Соседи эмигрировали в Америку, и их пятилетняя дочка оставила мне в подарок куклу, еще какие-то вещи и книгу на русском языке. Эта книга была столь важна в моих глазах, что я ее берегла пуще библии. Я начала учиться в немецкой школе для девочек. Так как там где мы жили, было всего около двухсот еврейских семей, занятия в еврейской школе были платными. В остальных школах занимались бесплатно. Несмотря на то, что брат учился в еврейской школе, меня послали в немецкую. Возможно это было из-за денег, а возможно из-за того, что в немецкой школе обращали больше внимания на правила поведения, чем в еврейской. Кроме меня в школе учились еще четыре еврейские девочки. Проучилась я там меньше года, так как произошло следующее. Две девочки, одна еврейка, а другая немка поругались. Немецкая девочка назвала еврейскую “Verfluchte Jüdin”. [6] Когда мама узнала об этом, она тут же перевела меня в еврейскую школу. Все четверо еврейских девочек перевелись вместе со мной. Я была посредственной ученицей. По утрам, до школы я шла в пекарню отца и приносила свежие булочки, которые мы ели на завтрак. Бабушка варила цикорий, напиток заменяющий кофе. В школу брали с собой еду на завтрак в десять. Ее мама готовила накануне, чтобы не тратить времени утром.
После обеда мы играли на улице или во дворе. Играли в классы, скакалки, в баскетбол. Я играла неплохо, но не была выдающимся спортсменом. Была в скаутах. Любила музыку. Дома было пианино, на котором играла моя сестра Лея. Очень любила читать. У меня был абонемент в местной библиотеке. Так я научилась читать на идиш. Тогда я могла говорить на четырех языках: немецком, русском, эстонском и идиш, на котором разговаривала с бабушкой. Когда я немного подросла и научилась считать, то стала помогать родителям в пекарне. После школы шла в пекарню заменить отца, чтобы он смог пойти домой и немного отдохнуть. В районе пекарни жили как евреи, так и не евреи. Была там христианская школа, я общалась с этими «шиксес» и возможно кое-чему от них научилась.
Я была обычной девочкой. К сожалению, я не унаследовала красоту матери. Мама очень переживала, что ни один ребенок на нее не похож. Робке был единственным, кто был красивым. Он всегда пользовался популярностью.. Второй брат, Элиаху не был таким красивым, зато у него была светлая голова. Я ничем особенным не выделялась, была как все девочки – иногда веселая, иногда грустная.
Так я жила до четырнадцати лет, когда заболела ужасной болезнью - сыпным тифом. Эпидемия, которая свирепствовала тогда в нашем районе, унесла много сотен жизней. Я заразилась от соседки по парте, два брата которой умерли от болезни. Это произошло в период снегопада. Был канун праздника. Я вернулась из школы и сказала маме, что болит горло. Мама неплохо разбиралась в болезнях. Она посмотрела горло и смерила мне температуру. Оказалось, что у меня высокая температура, я не могла есть. Я пролежала в постели две недели. Врач приходил домой несколько раз, но не смог определить точно, чем я болею. И тогда вдруг у меня пошла кровь из носа, вся кровать была в крови. Мама очень испугалась и побежала за врачом, но все были на какой-то вечеринке в городе. Недалеко от нашего дома жил дантист, и мама побежала к нему. Несмотря на то, что он был дантистом, а не терапевтом, он согласился меня осмотреть. Когда он меня увидел, то сразу переложил подушки и посадил меня иначе. Он помазал мне нос чем-то, и кровь перестала идти. Потом пришел еврейский врач, который был гинекологом, но у него забрали разрешение на практику из-за неудачного аборта. Когда он меня увидел, то сразу сказал, что думает, что это тиф. Он велел маме отвезти меня в государственную больницу. Мама отказалась и сказала доктору: «я свою девочку в эту бойню не отдам». Доктор сказал, что если она не отвезет меня в больницу, то нам закроют пекарню и ей придется просить милостыню на улицах. Мама ответила, что предпочитает просить милостыню, чем отдать свою девочку в государственную больницу. В конце концов, меня поместили в частную больницу в отдельную комнату. Я помню, что за мной ухаживала медицинская сестра. В больнице я пробыла два месяца, из которых в первый месяц находилась между жизнью и смертью. Температура поднималась и опускалась скачками. Из-за страха заражения меня никто не посещал кроме мамы, которая приходила по ночам. Даже после выписки из больницы мне не разрешили пойти в школу. Так получилось, что я пропустила целый год учебы. Все дети в семье заразились от меня. В период болезни они жили у тети. К счастью никто не умер. Они пережили болезнь в более легкой форме.
Болезнь позади. Я наконец-то здорова. После того, как я пропустила год занятий, не хотелось возвращаться в школу. Мне было 15 лет, и я решила начать новую жизнь. Я хотела учиться вышивать, но мама не согласилась, и я смирилась. Я нашла работу продавщицы в магазине одежды моего дяди. Работа была нормальная, и я получала от дяди ежемесячную зарплату. После окончания работы проводила вечер с подругами. Обычно собирались у нас дома. Слушали пластинки на патефоне. Играли на рояле и даже танцевали. Иногда устраивались танцевальные вечера. В то время я еще не думала о женитьбе. У меня было много друзей, но ни одного серьезного.
В это время в нашу семью влились еще двое детей – мальчик и девочка, которых мама пожалела и взяла к себе. Девочка была моего возраста, а мальчик, Ицеле Фукс был одного возраста с моим младшим братом. Их мать умерла, когда они были еще маленькими. Их отец был уже старым, был женат в четвертый раз и стал сенильным после смерти их матери. Он их бил по всякому поводу и без повода, в частности за то, что, по его мнению, они не были достаточно религиозными. Я подружилась с девочкой (ее звали Шура Фукс). В школе она не успевала, вероятно, из-за своей тяжелой жизни. Зато она сильно преуспела в работе и оказалась прекрасной шляпницей. Она работала в шляпном магазине, который принадлежал евреям, и делала для них прекрасные шляпки. Когда постоянная моделистка ушла из магазина, Шура получила ее место. Несколько раз она ездила с хозяевами за границу по работе – в Ригу и даже в Париж, чтобы посмотреть на последние моды шляпок. Шура все еще жила у нас и решила платить маме за еду и ночлег. Мама отказалась взять у нее деньги. Шура настаивала и в конечном итоге мама сдалась, но вместо того чтобы тратить полученные деньги, она их откладывала. Когда Шура вышла замуж, мама отдала ей эти деньги.
Каждое лето мы ездили в Эльву (около 20 км от нашего города) в лагерь. Когда я подросла, то отказалась от лагеря и осталась дома с нашей соседкой Ритой. Я не забуду один год, когда Береле и Лея, мои младшие брат и сестра, поехали с мамой. В одну из ночей мама меня разбудила и сказала, что Береле заболел, и его отвезли в знаменитую больницу профессора Пуусеппа. Спустя несколько дней Береле скончался. Он был учеником третьего класса, красивый голубоглазый блондин.
Моя молодость прошла в период между двумя мировыми войнами. В городе были сионистские деятели, которые организовывали для детей различные мероприятия, в том числе организовалась группа скаутов. Они пытались сагитировать молодежь на алию в Эрец Израэль [8]. И действительно, в этот период мои знакомые, как например брат моей подруги Тайбе Каплан, начали ахшару, и после ее окончания сделали алию в Эрец Израэль.
Еврейской молодежи в городе было немного, и мы устроили брату Тайбе и всей группе, что ехала с ним, прощальную вечеринку. Для меня эта вечеринка стала чем-то особенным. В результате ее я приняла смелое решение переселиться в Израиль. Во время вечеринки ко мне подошел парень, который проявлял ко мне интерес. Он спросил, чем я занимаюсь и где работаю. Выяснилось, что он был послан в Тарту кибуцом ахшара в Риге для того чтобы выявить новых халуцим [9] для ахшара. Он мне сказал, что «надо организовать группу ахшара и мы ищем участников». Тогда я уже знала о чем идет речь, но может для тех кто не знает я объясню, что же такое ахшара. В то время каждый, кто хотел переселиться в Эрец Израэль с помощью сионистских организаций, например «Хашомер Хацаир» [10] , должен был пройти период подготовки (ахшара), т.е. подготовки к работе и жизни в коллективе. Те, кто был на ахшара, оставляли свой дом и работали где-то на сельскохозяйственных работах около двух лет. Там они закалялись и становились готовыми к нелегкой жизни в Палестине. Они практиковались в разных работах, как например выращивание фруктов и овощей, дойка, работа в птичнике и т.д. По первоначальной программе, молодежь должна была изучать различные предметы связанные с природой и сельским хозяйством, но на практике работа была настолько утомительна, что на теоретические занятия просто не хватало сил.
Разговор с представителем кибуца оставил неизгладимое впечатление. Решение пройти ахшара и переехать в Эрец Израэль крепло с каждым днем. Я решила уговорить своего брата Робке, с которым была в близких отношениях, присоединиться ко мне. Робке в то время был коммунистом и собирался переехать в Биробиджан в России, где в 1928 году решили создать еврейское поселение. Но Робке меня удивил. Он неожиданно загорелся идеей поселения в Эрец Израэль. Мы решили пройти ахшара и, после ее окончания, поселиться в Палестине. Родители нас поддержали, несмотря на то, что прекрасно понимали с чем это связано. Они знали, что ахшара происходит далеко от дома, и что после ее окончания мы навсегда покинем Эстонию.
В 1932 году Робке и я ступили на новый путь – ахшара. Первым местом куда мы прибыли была ферма в 20 километрах от Тарту.
Нам удалось попасть именно туда благодаря знакомым отца, которые жили там. Нас было 18 человек, сажали фрукты и овощи, обрабатывали землю. Несмотря на то, что там было 250 коров, хозяева фермы, не евреи, не разрешали нам доить. Так мы и не узнали почему, были рады тому, что они вообще согласились принять нас.
Я была единственной из всей группы которой разрешили доить коров. Мне повезло, так как у хозяйки фермы были отличные отношения с отцом. Она познакомилась с нашей семьей через нашу пекарню, куда всегда заходила, когда приезжала в город, чтобы продать свою сельхозпродукцию на базаре. Отец давал приехавшим отогреться в пекарне и поил их бесплатно. Они нам продавали молоко, яйца и свежую сметану. Отец всегда аккуратно платил. Среди них было несколько женщин, которые настолько доверяли отцу, что оставляли у него часть вырученных денег, чтобы мужья не потратили их на выпивку. Хозяйка нашей фермы была одной из этих женщин.
Женщина, которая научила меня дойке, была беременна. После того как она родила, я оставила работу в парниках и занялась исключительно дойкой коров. Дойка занимала уйму времени. Я вставала в три часа ночи и доила до завтрака. Коровы приходили одна за другой, и я никогда не считала, сколько уже надоено и сколько осталось. Мне было безразлично какую корову я дою, все были одинаковы. Не было у меня к ним никакого особенного чувства. Было два ведра, одно для молока и другое для мытья вымени, и все. Только доила и доила как робот.
Все лето работали на ферме, но зимой работы почти не было, и мы были вынуждены оттуда уехать. Перебрались в городскую ахшару в Таллинне, несмотря на то, что мне было запрещено там жить, так как у меня не было гражданства. Мы жили в большом доме на окраине города с множеством комнат. Юноши и девушки жили в разных комнатах. Мы были вместе как в кибуце. Все работали, кто вне дома, кто по дому, и заработанные деньги вкладывали в общую кассу. Сначала я работала вне дома. Так как я боялась появляться в городе без вида на жительство, то днем отсиживалась дома и только ночью выходила на работу. Я работала на фабрике где пекли мацу. Помогала готовить специальное тесто для мацы. Многие из нас работали на фабриках, принадлежащих евреям. Робке тоже был со мной в Таллинне и тоже работал ночами. Он работал на фабрике где делали войлок. Со временем я нашла работу, которая позволяла мне не выходить в город. Сидела дома, пришивала пуговицы и гладила для прачечной. Так я зарабатывала свой хлеб. Кроме того, помогала во всяких домашних работах. Убирала, варила, готовила ребятам бутерброды на работу. Я пыталась также работать по уборке квартиры у наших знакомых. Они приняли меня хорошо, но эта работа продолжалась недолго.
Шел 1933 год. Мы узнали, что убит Хаим Арлозоров. Я знала, что он был известным сионистским деятелем, была знакома с его второй женой, которая жила в Эстонии и училась в Тартуском университете. Он даже был однажды в Тарту.
С наступлением лета мы перебрались из Таллинна на сельскохозяйственную ферму расположенную недалеко от города. Там мы были заняты на разных сельскохозяйственных работах, за которые получали деньги и место для проживания. Один из наших парней ухаживал за мной, но безответно.
В общей сложности я провела в ахшаре около двух лет. Решение об алие давалось в соответствии со временем проведенным на ахшара. «Сертификаты», т.е. разрешения на въезд в Палестину, выдавались сионистскими деятелями по каплям.
Наша группа, в которой было 18 человек, получила только 4 сертификата, так что было ясно, что мы не сможем поехать все вместе. К своему счастью я узнала, что нахожусь среди тех восьми счастливчиков из Эстонии, которые смогут уехать по сертификатам. Остальные семь были: мой брат Робке (Реувен), парень и девушка из моего города Тарту, двое из Нарвы и двое из Таллинна.
Теперь надо было пожениться, так как сертификат выдавался только на семейную пару. Тогда не давали сертификатов одиночкам. Так как на один сертификат могли выехать двое, то не было никакого смысла давать его одиночке. Нам это было известно. Я знала, что мне придется выйти замуж, чтобы поехать в Палестину, но особого значения этому не придавала. Всем было ясно, что речь идет только о фиктивной женитьбе. Мне было 19 лет, и по эстонским законам требовалось разрешение родителей. Родители знали, что женитьба фиктивная и по приезду в Палестину мы сразу же разойдемся, и не делали из всего этого трагедию. Они дали разрешение. Так я и вышла замуж в первый раз. Моего первого мужа звали Берл Варшавский. Он был из моего города, старше меня на несколько лет. Никаких особых отношений между нами не возникло. Я почти не была с ним знакома, хоть мы оба и были из Тарту. Когда я еще училась в школе, он уже работал в галантерейном магазине. Он уехал из Тарту в раннем возрасте. Вот его родителей и сестру я знала хорошо. Он играл на скрипке и его сестра, которая была очень музыкальной, играла на рояле. Позже она закончила консерваторию.
Свадьба была гражданской. К тому времени я уже получила эстонское гражданство. Я не помню, чтобы я сильно волновалась, так как понимала, что эта свадьба не по любви, а чисто деловая, и что это замужество вскоре прекратится. Даже не помню даты свадьбы. Мой брат также вынужден был жениться. Его жену звали Фаня Шаевич, и она тоже знала, что эта свадьба закончится разводом как только приедем в Палестину. Ей было около 30 лет, намного старше нас. Мы не были в контакте. Я только знаю, что она поселилась в кибуце «Афиким» и перенесла большую трагедию в жизни.
Прошло пол года между окончанием ахшары и отъездом. Я вернулась домой к родителям. Я была в постоянном напряжении из-за приближающегося отъезда. Старалась не думать о том, что, возможно, я никогда больше не увижусь с родителями и братом. Проводила время с подругами и с племянницей, которая приехала навестить нас из Литвы. Мама готовила нас к поездке, шила одежду и купила все необходимое.
Наступил долгожданный день. Прощальной вечеринки не было, зато почти половина евреев Тарту провожала нас на вокзал. Бабушка тоже проводила нас до полпути. Расцеловались и сказали ей, что в один из дней мы ее тоже возьмем в Палестину. Она рассмеялась и не приняла это всерьез. Родители проводили нас до вокзала. Мы с братом не плакали, хотя расставание было очень волнующим. Мы были взволнованы и находились в предчувствии предстоящего. Для родителей расставание с нами было очень тяжелым. Позже мама рассказала мне, что отец разрыдался, когда мы уехали. Брат Эли обнял его и сказал: «Папа, я тебя никогда не оставлю». Но и он оставил семью, когда пошел в армию. Мама реагировала больнее. После нашего отъезда она все время плакала и впала в депрессию. До отъезда она была очень активной, как дома, так и с другими. После отъезда она ничего не делала и постоянно находилась в депрессивном настроении. Отец посоветовался с нашим семейным врачом, который велел маме поехать навестить дальних родственников. Она так и сделала, и поехала к родственникам в Двинск. Там она пробыла больше месяца, и, когда вернулась в Тарту, уже вела себя как обычно.
.....................
[1] Каплан (М.Р.)
[2] из Латвии (М.Р.)
[3] Латвийская часть города называется Валка, а эстонская - Валга – М.Р.
[4] Имеется в виду Фритьоф Нансен, норвежский путешественник, лауреат Нобелевской премии. По его инициативе в 1922 году были приняты временные удостоверения личности, заменяющие паспорта для лиц без гражданства и для беженцев («Нансеновский паспорт»). – М.Р.
[5] "Керен кайемет" - «Еврейский национальный фонд»; Цдака – пожертвование (иврит) – М.Р.
[6] Проклятая еврейка
[7] Ахшара (иврит) – подготовка, обучение. Кибуц ахшара – группа по подготовке к жизни и труду в Эрец Израэль
[8] Алия (иврит) – восхождение, в данном контексте переселение в Израиль. – М.Р.
[9] Халуц (иврит) – первопроходец, идущий впереди. Первые поселенцы в Эрец Израэль назывались халуцим. – М.Р.
[10] Хашомер Хацаир (молодой страж – иврит). Левое халуцианское движение готовящее своих членов к переезду в Эрец Израэль.