Mälestused-Jutustused
Воспоминания/Рассказы
Memoirs/Stories

Хирш Шерман
(30.6.1925 - 17.10.1987)

День победы

Перевод с эстонского Илоны Шерман, дочери автора.

Ночь была тихой и спокойной, как обычно. Некоторые из нас спали, другие дремали, а те, к кому сон не шел вовсе, просто лежали и думали о своем. Я принадлежал к той категории больных, которым по вечерам, около девяти, делали укол морфия, чтобы унять фантомные боли хоть на пару часов, и под действием которого мне удавалось хоть немного поспать.

В нашей палате постоянно находился один т.н. санитар. Обычно, это бывал кто-то из выздоравливающих раненых и кто по состоянию своего здоровья уже мог немного ухаживать за нами, лежачими. Таких в госпитале было много, и они по очереди дежурили в нашей палате. Дежуривший в ту ночь солдатик задремал, сидя на стуле, и он как и мы не знал ничего о том, что происходило вокруг.

Вдруг из окна стали доноситься крики и шум, послышались винтовочные выстрелы и автоматные очереди, которые долго не смолкали. На улице люди кричали "Ура", выкрикивали разные лозунги, танцевали и громко пели песни под гитару и гармошку. От этого шума проснулись и те раненые, которые только что с большим трудом заснули.

Мы не сразу сообразили, в чем дело. Первой мыслью было, что бандиты ("лесные братья") решили напасть на наш госпиталь. В Резекне и прежде случались нападения на военные госпиталя, в результате которых было много неприятностей и наносилось много ущерба. Вот мы и решили, что настал наш черед. Но тут в нашу палату вбежала дежурная медсестра, громко закричавшая: "Ребята, война закончилась! Включите радио!" Мы никогда не выключали радио, и оно работало чуть ли не круглые сутки. Но, именно, в тот вечер кому-то пришло в голову выключить черную тарелку репродуктора, и мы не слышали передачу, начавшуюся ночью вне программы. Так оно обычно и бывает, что именно тогда... Когда мы, наконец, включили репродуктор, то уже раздавались лишь последние аккорды государственного гимна. Однако, этого было достаточно, чтобы мы поняли, что действительно произошло что-то очень важное, так как в этот час радио обычно молчало. А, если, что-то важное могло произойти, то только конец войне. Мы ведь все время были в курсе сводок Совинформбюро. А в последние дни они свидетельствовали о том, что война вот-вот закончится. Большая часть Германии была разрушена, Берлин пал, в армии и среди населения царила паника, а наши войска все наступали и приближали конец этой страшной войны. Так оно и оказалось. По радио сообщили, что война окончена.

Поначалу мы даже растерялись. Наступила тишина, мы смотрели друг на друга. И, лишь затем, наступила реакция на сообщение о долгожданной и столь трудно добытой победе. На соседней со мной койке лежал такой же как я, одноногий и с поврежденной другой ногой Ваня Зотов, годом старше меня.[aвтору было 19 лет на тот момент - Илона Шерман]. Он не сумел совладать с собой и первым зарыдал. Сразу заплакал второй, третий, и через несколько минут все мы были в истерике. И никто из нас не мог понять в этот счастливый и одновременно такой тяжелый момент, была ли это истерика выражением всеобщей радости по поводу победы, или же каждый вдруг подумал о своей боли и несчастье.

Конечно, радость победы была велика, но ничуть не меньше душу бередило сожаление о своей горькой судьбе. Мы ведь все были молоды, а молодость так хочет жить, даже во время войны. И, если война сохранила нам жизнь, то ведь, каждый хотел жить дальше здоровым, нормальным человеком. Как жить инвалидом- этого никто из нас представить себе не мог. До дня победы мне удавалось себя сдерживать. Я не позволял своим мыслям убить волю к жизни и работе. Я не оплакивал то, что уже потерял, а старался сохранить то, что осталось. Я мечтал о жизни, о будущем, верил, что все будет хорошо и только хорошо. Это и поддерживало меня морально, усиливало волю и давало надежду на выздоровление и дальнейшую жизнь. Говорят, что раны солдат, сражающихся на стороне победителя, заживают быстрее и лучше, чем у сражавшихся на стороне побежденной армии. Такова сила морального фактора. Но в день победы я находился в истерическом состоянии наравне с другими.

Когда через некоторое время руководство госпиталя пришло поздравить нас с окончанием войны, их приход вызвал у нас новый приступ истерики. Мы вновь возбудились, и вновь из глаз потекли вперемежку слезы радости и скорби. Вновь многие из нас впали в отчаяние и успокоить их было очень трудно. Руководство госпиталя и лечащие врачи поблагодарили нас за активное участие в этой трудной войне. Они старались успокоить и утешить нас тем, что на земле есть еще более несчастные люди. Но, разуемеется, слова эти нас не утешили. Когда они ушли из нашей палаты, мы стали понемногу успокаиваться и, спустя какое-то время в палате установилась тишина. Весь день каждый из нас пытался уйти в свои мысли. Мы мало разговаривали друг с другом. Я лежал и думал о своем горе и о своих товарищах по несчастью, и пытался осознать все то, что уже стало неизбежным и что с этим надо смириться. Положение наше усугублялось и тем, что не только душевные муки, но и постоянные сильные боли не отпускали нас. Всем нам было плохо. Очень плохо. Страшно плохо.

Не стану описывать чужую боль, мне хватало и своей, но лишь, когда я сумел успокоиться и сосредоточиться, я первый раз в жизни понял,что в мире и впрямь есть такое горе, которое не выплакать никакими слезами. Да, тогда мы знали лишь в целом о сути и характере гитлеровских преступлений. Однако, и этого было достаточно, чтобы понять, какой перелом произошел в мире. Но уже после войны, когда историки, экономисты, юристы и другие ученые подвели итоги преступлениям в цифрах, из этого получился печальный статистический отчет

Но об этом поговорим уже в следующей главе.