Mälestused-JutustusedВоспоминания/Рассказы
Memoirs/Stories
Mälestused-JutustusedОтрывки из автобиографии написанной в 1988 в кибуце "Афиким" (Перевод с иврита М.Р.)
Я помню себя на руках у няни, мы идем на короткую прогулку. Зима, снег, холод жуткий. В коляске слишком холодно. Эстония находится в северной Европе.
Потом ходила во французский садик, т.к. большинство еврейских семей Таллинна – города, где я родилась – хотели, чтобы их дети говорили по-французски (вместе со мной в садик ходила и Сара Буяновер).
Когда пришло время пойти в первый класс, в Таллинне еще не было еврейской школы. Папа дал четкие указания директору школы, чтобы меня не привлекали к занятиям по христианской религии и к молитвам. Так оно и было. Во время этих занятий мы с Сарой Буяновер проводили время в коридоре или на крыльце. В то время все это воспринималось совершенно естественно, и никто нам не докучал расспросами об еврействе. Тут я хочу похвалить первого президента Эстонии. Когда в 1930 стали появляться первые ростки антисемитизма, он выступил по радио и писал в газетах, что незамедлительно закроет все те средства связи, в которых появятся, хоть и намеками, проявления антисемитизма. В 1940, когда нацисты вошли в Эстонию, он был первым, которого повесили на высоком электрическом столбе.
[Это неверно. Немцы вошли в Таллинн в 1941, а президент Пятс был арестован Советскими властями после оккупации Эстонии в 1940 и был сослан в Уфу. 18/12/54 его перевели в психиатрическую больницу в Ямеяла под Таллинном. Люди стали навещать его и приносить посылки. Напуганные власти вновь перевели Пятса в психбольницу в России (Бурашево),. Там он и скончался в полном сознании. (Прим. М. Р.)]
Тем временем родители узнали о том, что наконец-то открывается еврейская школа для I, II и III классов. Мои родители, также как и родители Сары и многих других евреев, сразу же перевели меня в еврейскую школу. Обучение происходило на русском. Несколько раз в неделю были занятия по эстонскому и немецкому языкам. Поэтому я свободно говорю по-русски и по-немецки. (К сожалению, я забыла многое из французского, что учила, хотя все же могу кое-как справиться с брошюркой или книжкой – память меня еще не совсем подвела!).
Моя семья была достаточно ассимилированной, хотя мама и папа четко ощущали свое еврейство, и жертвовали на все еврейские учреждения, в особенности те, что были сионистского направления. Я помню голубую коробочку «КKL» (Керен Каймет ЛеИзраэль), которая стояла всегда на папином письменном столе. Изредка приходили из KKL и опорожняли ее. Позже мне объяснили, что это предназначено для покупки земель в Палестине для евреев. Я была еще маленькая, и особенно ничего и не поняла.
После того, как голубая коробочка была опорожнена, они нам оставляли цветные открытки, которые я внимательно изучала. На картинках были фигуры еврейских пахарей, лошади с плугом. Они рыхлили ту землю, которая была куплена на деньги из голубой коробочки … сколько стихов и историй написано об этой коробочке, которую галутские евреи наполняли мелочью, чтобы евреи в Палестине могли купить землю… и с надеждой, что сами когда-нибудь приедут в Эрец Израэль!!! … после II мировой войны, в которой уничтожили треть еврейского народа. 6 миллионов евреев погибли в «культурной» Европе. Лишь малая часть евреев, что выжили, приехала в Израиль. В основном эмигрировали в Америку, и малая часть даже осталась в Европе, пахнущей дымом 6 миллионов сожженных евреев!
Вернемся снова в детство, в круг семьи. Родители всегда оставались евреями, несмотря на то, что в Песах на столе стояли и хлеб, и маца. Мацу ели, так как это вкусно. После «Седера» весь праздник в доме были и хлеб, и маца. В «Лейл хаСедер» (вечером, когда начинается седер – М.Р.) папа садился во главу стола и руководил седером. Я не помню, пели ли мы все, но было весело! В основном довольно рано я уже обнаруживала себя в постели.
Однажды до седера (я этого никогда не забуду), когда я была еще совсем маленькой, мама попросила мою сестру Бебу (Берта по свидетельству о рождении) пойти к папе на работу и напомнить о седере. Я спросилась пойти с ней. У родителей был большой двухэтажный магазин, который назывался «Гурме». На первом этаже были деликатесы, а на втором всевозможные сладости со всего мира. Магазин был достаточно известным и знаменитым, на главной улице. На главной улице большое движение, и надо переходить осторожно. Сестра шла впереди, а я медленно чуть поодаль. Вдруг я очутилась на дороге между 4 колесами быстро едущей частной машины. Я помню, что была большая паника. Каждый давал советы, как лучше вытащить меня из-под колес. Внутреннее чутье мне подсказывало, что надо выползти из этого невозможного состояния, и действительно я каким-то образом, медленно, медленно, смогла выползти, остерегаясь всяких железок, торчащих из-под машины. Выползла и стала на ноги, живая и здоровая, только с распухшим от падения носом. Люди вокруг поздравляли меня, сестру и папу за то чудо, что произошло. Я помню, когда мы вернулись домой папа и сестра решили маме до седера ничего не говорить. Настал уже вечер, начали появляться гости. Мама была занята приемом и рассаживанием гостей вокруг огромного круглого стола, что стоял у нас дома. Через некоторое время после начала седера моя няня, что сидела рядом со мной, сказала маме, что я уже совсем засыпаю, и было бы хорошо уложить меня спать. В тот вечер все обошлось. Я тут же заснула, а назавтра маме рассказали. Я только помню, что она меня целовала и обнимала без конца.
Зимой праздновали рождество. Приносили огромную, почти до потолка, нарядную елку с широкими, зелеными ветками. Елку ставили посреди гостиной, и мы девочки ждали в соседней полутемной комнате пока мама с Мили, моей няней, и еще с одной прислугой вытаскивали из огромного ящика елочные украшения (которые в остальное время года покоились в ящике на чердаке). Мы ждали с нетерпением, время от времени заходила няня и говорила «Еще немножко. Скоро сможете зайти». И вдруг открывались двери огромной гостиной. Посреди гостиной стояла огромная, высокая и широкая елка, вся украшенная серебристыми и золотыми гирляндами и прикрепленными к ветвям свечками. Никогда не забуду этот особый запах елки, которую привозили из окрестных лесов. Запах быстро распространялся по всей гостиной. Вся семья была в сборе. Мили усаживалась за рояль и сопровождала нас в пении рождественских песен. В этих песнях не было ничего из христианских молитв, просто что-то в честь снега и елки. И тогда вдруг открывалась дверь, и появлялся «Дед Мороз» с белой длинной бородой (это был папин шофер), в тулупе и красной шапке. Пальто было папино, просто выворачивали мех на другую сторону. На спине у него был огромный мешок с подарками, и всегда раздавался один и тот же вопрос: «Это верно, что тут собрались только хорошие дети?». Я пряталась за спиной няни Мили, хотя дедушка не был страшным. Все отвечали: «Конечно дедушка Мороз, только хорошие дети». И тогда он снимал с плеч мешок полный подарков. На каждом подарке было написано имя. Дед Мороз зачитывал имя, и каждая девочка подходила и получала подарок, который очень ждала, ведь мама и няня, которые готовили подарки, точно знали кому что хочется.
Однажды во время христианской пасхи мамина подруга, христианка, пригласила ее послушать пасхальное песнопение в православной церкви. Почему-то мама взяла меня с собой, хотя был уже поздний вечер. Возможно потому, что моя няня была в отпуске, а папа задерживался на собрании на работе. Мои сестры были приглашены куда-то на бал. Русская церковь была очень красивая. Огромный зал без скамеек. Все молились стоя, и повторяли псалмы за священником. Вдруг, в определенном месте, все опустились на колени и стали креститься и молиться. Я думала, что и мне нужно сделать то же. Но мама меня во время остановила сказав: «Сима, мы евреи и не должны опускаться на колени ни перед кем». Так мы и остались стоять посреди коленопреклоненных прихожан в огромном зале – до конца молитвы. На христианскую пасху мы красили яйца, и мама всегда покупала шоколадные и марципановые яйца. При всех этих участиях в праздниках «гоев», ничуть не изменилось наше ощущение своей принадлежности к евреям. Это было что-то само собой разумеющееся. Например, однажды папа увидел как моя няня (не Мили) заходит со мной в католическую церковь. В тот же день она была вышвырнута вон со всем своим багажом. Прошли годы. Моя няня Мили закончила работу у нас, уехала в Америку. Вышла замуж за еврея, и связь оборвалась. Через много лет она вспомнила обо мне, и стала искать меня по всем странам. Нашла в Израиле, и вот в один прекрасный день в кибуц Афиким пришло письмо. Яир поехал учиться в Америку и недолгое время жил у них пока не поступил в университет в совсем другом районе. Так мы переписывались в течении многих лет.
Прошли годы, и я учусь в старших классах еврейской школы. Сине-белый флаг я держала в руках впервые на празднике Ханука. Учитель физкультуры выбрал меня в знаменосцы и вот я первая вхожу впереди колонны в огромный зал гимназии. По обеим сторонам сидели родители и преподаватели. Я не уверена, что в те минуты ощущала что-то особенное по отношению к флагу. Я была слишком молода. В те годы я еще не ощущала своей предназначенности. Родители и сестры, наоборот, прониклись величием момента.
Прошли годы, и я в старшем классе. Где-то на перемене я замечаю в коридоре школы молодого парнишку по имени Лесик Гольдберг (из квуцат Кинерет), вокруг которого толпятся юноши и девушки, которые его внимательно слушают, а он им что-то разъясняет. Когда я приблизилась, то услышала, что вопросы о Палестине. Лесик увлеченно рассказывал об осушении болот, о преобразовании пустыни в цветущие сады, об «алие» евреев в Эрец Израэль. И о том, что у нас непременно будет свое государство – Государство евреев! Не знаю как, но эти слова глубоко запали мне в сердце, в душу, а, главное, в голову!. Я вернулась домой растерянная и взволнованная. Я, которая родилась, выросла и воспитывалась тут, в северной Европе, бросить все и уехать в Эрец Израэль?! На самом деле, это все меня почему-то совершенно не беспокоило, я не задумывалась о разлуке после 18 лет нормальной жизни. Все это было не важно. А важной была лишь цель, мое великое и святое предназначение – создать национальный очаг для евреев!!! Сегодня это сплошная патетика, громкие слова. Но не тогда, не тогда!
По поводу окончания школы, гимназия сняла большущий зал вне города (который на самом деле был в замке, принадлежащем когда-то русскому князю). Замок находится в огромном парке, полном деревьев и цветов. Выпускной бал проходил здесь.
Приготовлены были столы со всяческими яствами. Юноши были одеты в черные костюмы, девушки были в белых, длинных платьях. В присутствии родителей и всех членов семейства нам выдали свидетельства об окончании гимназии. Обстановка была праздничной, все члены семьи нас поздравляли. Объятия, поцелуи, цветы. Все плясали, пели и пили «Лехаим», без конца. Был обычай, что все выпускники городских школ в открытых машинах разъезжают по главным улицам города с цветами в руках, и бросают ввысь кепки выпускников. Кепки выглядят так же, как студенческие – белые с черным козырьком. Я пела в душе, так как назавтра рано утром должна была явиться на вокзал, чтобы уехать в отдаленную деревню и начать сельскохозяйственную подготовку «ахшара» у какого-то крестьянина эстонца. И там научиться готовить навоз, косить, загружать повозку, сеять, высаживать, доить, ухаживать за курами и прочее, и прочее.
Нас (12 человек) разделили на маленькие группы и прикрепили к разным эстонским крестьянам. Было принято, что до того как получаешь удостоверение для въезда («алия») в Эрец Израэль (сертификат), надо пожить и поработать почти два года в кибуце «хахшара» в Таллинне, который находился по адресу Hollandi p. 10-16, Tallinn.
Составной частью «хахшара» была работа на ферме. Я не помню, был ли крестьянин, у которого мы работали, антисемитом, но иногда он обращался с нами довольно грубо. Хотя наверняка был доволен, что нам не надо было платить. Нашим условием было, что за работу мы получаем жилье и еду.
Зимой мы сняли в городе квартиру от нашей организации. 3 среднего размера комнаты, битком набитые койками. Юноши работали в городе на лесопилке, девушки на фабриках. Я работала на фабрике, где красили ткани. Работа была тяжелой из-за запаха красок и ядовитых паров, от которых слезились глаза и щемило в горле. Хозяином фабрики был еврей, и когда мы пришли попросить работу, посмотрел на нас как на сумасшедших. Вначале он не соглашался взять нас на работу, так как боялся наших родителей, многие из которых являлись важными заказчиками. Одним из них был и мой отец…, но, в конце концов, мы были приняты на работу. Однажды хозяин прибежал в панике: «Может, спрячешься быстренько? Пришли хозяева текстильных фабрик, они хотят ознакомиться с процессом покраски». Я еще не успела спрятаться, как в зал покраски зашла группа хозяев текстильных фабрик. Отец успел увидеть меня стоящей у кипящего котла с краской и перемешивающей длинной палкой материю, всю в ядовитых парах. Он не сказал ничего. Лишь спустя какое-то время он мне сказал, что в тот момент он осознал, что ничто не заставит меня отказаться от поездки в Палестину для создания национального дома для евреев! Однако хозяин покрасочной меня уволил, (хозяин не хотел больше рисковать потерей такого клиента, как отец), несмотря на то, что отец обо мне не сказал ни слова.
У остальных участников нашей группы тоже не было работы зимой. Сельскохозяйственных работ тоже не было. Мы искали в городе любую работу. Юноши в кибуце «хахшара» работали на лесопилке, а для нас девушек работы не было, но есть-то надо! Наступили очень холодные дни, просто мороз. Это время, когда в домах топят печки. Крестьяне приносили из деревни уже распиленные деревья и складывали их во дворе у того, кто заказал. Но для того, чтобы топить печь, надо разрезать полено на более мелкие куски. Поздно вечером я заходила во дворы и проверяла, есть ли во дворе поленица дров. Как-то зашла во двор и поднялась в дом по ступенькам с заднего крыльца. Постучалась и прислуга мне отворила. Я спросила, не нужно ли им наколоть дров для печки. Прислуга была очень довольна тем, что будут готовые щепки для печи. Я спустилась во двор и начала работу. Стоял лютый мороз, и я почти не чувствовала пальцев, но продолжала «вкалывать». Когда прислуга увидела, что уже достаточно щепок, она позвала меня в дом, приготовила горячий чай и деньги за работу. Естественно, я поднялась по черной лестнице прислуги и села за стол пить чай. Вначале я даже не могла согнуть пальцы, чтоб взять стакан. Нагнулась, чтобы отхлебнуть, как вдруг отворяется дверь и заходит хозяйка дома, лучшая мамина подруга. Когда она увидела меня, то чуть не потеряла сознание. Первым делом она накричала на прислугу, как это она посмела дать мне такую работу. Ведь если мама узнает, то она в жизни ей не простит и не будет с ней больше разговаривать. Я вынуждена была уйти, так и не хлебнув ни глотка чаю.
Зима в северной Европе была обычно суровая. Положение в нашем кибуце «хахшара» тоже было не из легких. Юноши работали на всяких тяжелых работах: в лесу на распилке деревьев, на разгрузке в порту и т.д. Денег не хватало, даже на еду, в которой нуждались ребята, которые так тяжело работали. Я жила в доме, который находился в 10 минутах пешком от дома родителей. Изредка заходила проведать их, и когда мама и кухарка накрывали полный стол, никогда не брала в рот ни крошки. Как это я буду наедаться, когда моим ребятам нечего есть. И это моим друзьям, с которыми я хочу, когда-нибудь, создать национальный очаг для своего народа, который, конечно же, когда-нибудь поселится в Израиле! Весь мой подход кажется мне сейчас ужасно патетическим, но так я тогда думала! Во мне была полная уверенность в своей правоте и в том, что в этом мое предназначение.
Прошли два года «ахшара». Пришло время переселения в Израиль («алия»). Состоядось общее собрание, на котором было решено, что я «созрела» для «алии» в Эрец Израэль. Я пошла к родителям и сообщила эту новость семье. Установилась полная тишина. Они молчали и очевидно понимали, что никогда больше меня не увидят (так оно и было). Мама сразу же заказала портниху, чтобы сшить мне платья, костюмы, пальто. Часть одежды купили в магазинах. У меня было шесть чемоданов набитых одеждой, посудой, обувью. Когда я приехала в Афиким, то все чемоданы с одеждой заняли свое место в шкафу, и я ничего из того, что привезла, никогда не одевала…
